Я приобрёл великолепный стул, пылинку с полировки сдул
и вместо старых колченогих пугал красавца водворил в передний угол.
Какое в гнутой спинке вдохновенье! Как мягок поролоновый овал!
Я б мастеров расцеловал, создавших этот перл отдохновенья.
Садился в помпы, как в подушки
трона, с азартом, как в летательный снаряд.
Двенадцать стульев Ильфа и Петрова перед моим одним не устоят!
Но, глупо хрустнув, рухнул стул прокрустов, и спинка виновато пала ниц…
Сижу разочарованно и грустно, испытывая холод половиц.
Кто ж виноват, что мне ни встать, ни сесть? Иду на комбинат.
Виновный, знаю, есть!
Мне говорят: «Стул подкачал немножко. Он век стоял бы, если бы не ножка.
Она держалась на плохом клею. Шлёт поставщик не клей, а воду!»
Я в поисках меняю колею и к клеевому шествую заводу.
Клянётся уязвлённый поставщик: «От стула рожки-ножки? Вот так здравствуйте!
Мы камни склеим! Ну-ка растащи! Нет дело тут не в качестве, а в транспорте.
Тут виноваты грузчики. Их штучки! Они и ножку доведут до ручки!»
Хвалю поставщиков за прямоту, за простоту их логики могучей
и, путаясь в путях, в вагонной гуще, ругаться к грузчикам иду.
Те от обиды задрожали студнем. Швырнули шапки в путевую сталь:
«Мы подставляем ножку вашим стульям? Да мы их нянчим, как хрусталь!
Душа за них болит! Вот хоть на днях: от тряски столько было треска!
Как в лихорадке, бился товарняк, — ведь стрелки переводят слишком резко».
И я под грохот буферов тарелочных несу домой торжественную весть:
Виновный есть! Виновный есть! Ведь это ж старый наш знакомый — стрелочник!